Нижепредставленный текст является частью курсовой работы, которую я писал по предмету «Стилистика» во время обучения в Литературном институте.
Рассказ Валентина Распутина «Уроки французского» написан от первого лица и начинается рассуждением автора: «Странно: почему мы так же, как и перед родителями, всякий раз чувствуем свою вину перед учителями? И не за то вовсе, что было в школе, – нет, а за то, что сталось с нами после». Данные строки создают ощущение чувства вины, которое предопределяет все дальнейшее повествование. Эта точка видения взрослого человека. Всего в рассказе три точки видения: взрослого человека, ребенка и учительницы.
Далее точка видения смещается. Словесный ряд «в сорок восьмом году, райцентр, шофер единственной в колхозе полуторки, узел с постелью» указывает на время и место рассказа. Образ рассказчика выражается через словесный ряд: «Я пошел в пятый класс, у нас в деревне, пришлось снаряжаться из дому, за неделю раньше, уговорилась, квартировать, последний день августа, предстояло жить, укатил». Слова «в деревне», разговорная форма «из дому, за неделю раньше, уговорилась, укатил» подтверждают деревенское происхождение рассказчика. Словосочетания «пришлось снаряжаться, квартировать, последний день, предстояло жить» показывают отношение к предстоящим событиям: он собирается в школу, как на войну, и не случайно автор использует глагол «снаряжаться» вместо собираться, «квартировать» вместо просто жить ивыражение «последний день августа», хотя можно было сказать 31 августа или перед началом сентября, но в данном контексте это не просто дата, а последний день прежней жизни, оттого фраза наполняется грустью по уходящему и тревогой перед чем-то новым, неизведанным. Вышеперечисленные словесные ряды суммируются заключительной фразой, выражающей идею всего отрывка: «Так, в одиннадцать лет, началась моя самостоятельная жизнь».
Далее автор рисует картину тяжелой, голодной, послевоенной жизни, которая передается словесным рядом «Голод в тот год еще не отпустил, а нас у матери было трое, я самый старший. Весной, когда пришлось особенно туго, я глотал сам и заставлял глотать сестренку глазки проросшей картошки и зерна овса и ржи, чтобы развести посадки в животе, – тогда не придется все время думать о еде. Все лето мы старательно поливали свои семена чистой ангарской водичкой, но урожая почему-то не дождались или он был настолько мал, что мы его не почувствовали». Голод и бедность – отличительная черта того времени, постоянно подчеркиваемая автором на протяжении всего рассказа: «ведро картошки – под весну это было немалое богатство», «к тому же я постоянно недоедал», «голод здесь совсем не походил на голод в деревне», «пошвыркав гольного кипяточку и согрев желудок», «подсаживал зубы на полку», «мне все время хотелось есть, даже во сне я чувствовал, как по моему желудку прокатываются судорожные волны», «но больше всего подгонял голод». Данная мысль подтверждается еще одним словесным рядом, основанным на приеме градации, где основная смысловая нагрузка ложится на конец синтагмы: «Жили мы без отца, жили совсем плохо, и она (мать), видно, рассудила, что хуже уже не будет – некуда.» Еще до начала основного действия рассказчик характеризует сам себя: «учился я хорошо, признавался за грамотея, писал за старух и читал письма, перебрал все книжки, которые оказались в нашей неказистой библиотеке». В целом данная оценка положительна, очевидна тяга к знаниям, хотя и присутствует доля самоиронии: на фоне безграмотных старух и неказистой библиотеки очевидно не сложно «признаваться за грамотея», умея лишь читать и писать письма и разбираться в номерах облигаций. В произведении находит место и идея ценности и важности образования. Образованного человека уважают, образование открывает новые возможности: «Меня выделяли из деревенской ребятни», «Грамота зря не пропадет», «И мать, наперекор всем несчастьям, собрала меня, хотя до того никто из нашей деревни в районе не учился», однако, образование – это еще и тяжелый труд: «Да я и не понимал, как следует, что мне предстоит, какие испытания ждут меня, голубчика, на новом месте». Главный герой переезжает в райцентр, чтобы начать обучение в пятом классе и продолжает рассказывать о себе: «Учился я и тут хорошо. Что мне оставалось? – затем я сюда и приехал, другого дела у меня здесь не было, а относиться спустя рукава к тому, что на меня возлагалось, я тогда еще не умел. Едва ли осмелился бы я пойти в школу, останься у меня невыученным хоть один урок, поэтому по всем предметам, кроме французского, у меня держались пятерки». Стоит отметить, что пятерки не были, не получались, не схватывались, а именно держались, т.е. рассказчик прикладывал усилия для поддержания этого уровня, обучение не давалось ему легко. Антитеза «французское произношение» – «ангарское происхождение», «где никто сроду не выговаривал иностранных слов», ложится в основу конфликта, выражающего отношение автора к французскому языку, рассказчик «шпарит по-французски», «выпаливая короткими лающими очередями», «ломая язык», «повторяя неудобные для произношения, придуманные только для наказания слова», которыми «можно подавиться». На первый взгляд кажется, что преодолеть все эти трудности не представляется возможным, однако уроки французского для рассказчика – это вызов, который он принимает. Кроме того «ангарское происхождение» главного героя постоянно подчеркивается употреблением разговорных слов и синтаксических конструкций. Вот некоторые из них: «не слыхивала», «хватишься через два дня – пусто», «Проверил – так и есть: был нету», «не раздобреешь», «наедался до отвала», «харч», «тюкал», «Хлюзда на правду наведет», «продать с потрохами», «любому-каждому», «сроду не бывало», «ни за какие шиши», «попервости» и др. При помощи данного приема образ автора отдаляется от образа рассказчика.
Характеризуя образ рассказчика следует отметить его самолюбие, целеустремленность и ответственность как основные черты характера, за что бы он ни взялся, будь то бросание камешков на меткость, игра на деньги или учеба в школе, он стремится во всем быть не хуже других: «не получалось – получится, и получится – не хуже, чем у самых лучших. Из другого я теста, что ли?» Особенно интересен в этом смысле образ матери через отношение к которой показан взрослый взгляд главного героя на жизнь: «Трудно сказать, как решилась мать отпустить меня в район» глагол «решилась» выражает сильные душевные переживания, но кроме этого фраза показывает, что рассказчик видит душевные переживания матери и разделяет их, пониманию этого способствует «трудно сказать» в начале фразы. Он видит и ценит то, что мать изредка передает творог «который у кого-то под что-то брала», страдает от того, что «мать ради меня отрывает последнее от своих, от сестренки с братишкой, а оно все равно идет мимо», знает, что «дома мать места себе не находит, переживая за меня, но мне от этого было не легче», поэтому и готов сражаться за макароны, на которые мать, по его мнению, потратила последние деньги. И хотя он еще очень мал и в нем много от мальчишки, но он уже ощущает себя ответственным мужчиной: «при ней я крепился, не жаловался и не плакал», опорой матери, кормильцем (попытка прокормиться рыбалкой).
Значимым мотивом в рассказе является мотив одиночества главного героя и тоски по дому. Тоска выражается эмоционально-экспрессивным словесным рядом: «Но едва я оставался один, сразу наваливалась тоска», где глагол «наваливалась» передает всю тяжесть и безысходность положения, и далее «Так мне было плохо, так горько и постыло! – хуже всякой болезни» – снова градация с усилением значения к концу высказывания. Тоска характеризуется эпитетом «дикая», «не оставляющая во мне никаких желаний».
Непосредственно события в рассказе начинаются с предложения Федьки, сына квартирной хозяйки, сыграть в «чику». Федька приводит рассказчика на полянку за селом, где другие мальчишки играют на деньги. Здесь он встречает Вадика – «рослого и крепкого, заметного своей силой и властью, парня с длинной рыжей челкой. Я вспомнил: он ходил в седьмой класс». Оценочный словесный ряд сразу создает негативный образ:Вадик «хозяйничает» на поляне, «хитрит», но «никто не смеет ему об этом сказать». Он груб: «Гляди не вякни кому, что мы здесь» и самоуверен: «Быстрым движением головы он забрасывал съехавшую челку наверх, небрежно сплевывал в сторону, показывая, что дело сделано, и ленивым, нарочито замедленным шагом ступал к деньгам». В дальнейшем негативный образ только усилится.
Рассказчик присматривается к игре и через некоторое время, получив из дома деньги на молоко, разменивает их и начинает играть. Аморальность, неправильность поступка рассказчика сначала не называется прямо, но показывается через скрытое от всех местонахождение полянки, на которой играют: «Место здесь было выбрано с толком, ничего не скажешь: полянка, замкнутая холмами, ниоткуда не просматривалась», а затем, через отношение взрослых к игре: «В селе, на виду у взрослых, за такие игры гоняли, грозили директором и милицией. Тут нам никто не мешал».
Следующий описательный словесный ряд важен как в композиционном, так и в идейном смысле: «И наконец наступил день, когда я остался в выигрыше. Осень стояла теплая и сухая. Еще и в октябре пригревало так, что можно было ходить в рубашке, дожди выпадали редко и казались случайными, ненароком занесенными откуда-то из непогодья слабым попутным ветерком. Небо синело совсем по-летнему, но стало словно бы уже, и солнце заходило рано. Над холмами в чистые часы курился воздух, разнося горьковатый, дурманящий запах сухой полыни, ясно звучали дальние голоса, кричали отлетающие птицы. Трава на нашей поляне, пожелтевшая и сморенная, все же осталась живой и мягкой, на ней возились свободные от игры, а лучше сказать, проигравшиеся ребята. Теперь каждый день после школы я прибегал сюда». С композиционной точки зрения отрывок представляет интерес, сообщая, что прошло два месяца, наступил октябрь. Рассказчик, наконец, остался с выигрышем, и теперь он каждый день после школы бегает на полянку. В языке отрывка преобладает художественная лексика, образ автора максимально приближен к образу рассказчика, который выступает здесь как поэт-лирик, воспевающий природу родного края. Примером тому служат эпитеты «дурманящий», «сморенная», «мягкая», сравнение «стало словно бы уже», метафора «курился воздух». Очевидно, что не только голод, но и тоска по дому, по деревенской жизни, которую напоминает ему полянка, заставляют рассказчика снова и снова возвращаться сюда. В жизни главного героя наступает некоторое затишье, он уже начинает привыкать к жизни вдали от дома, налаживает быт, но, как и прежде, серьезен и ответственен: «Теперь у меня появились деньги. Я не позволял себе чересчур увлекаться игрой и торчать на полянке до вечера, мне нужен был только рубль, каждый день по рублю. Получив его, я убегал, покупал на базаре баночку молока (тетки ворчали, глядя на мои погнутые, побитые, истерзанные монеты, но молоко наливали), обедал и садился за уроки». Рассказчик сух в описании, но погнутые, побитые, истерзанные монеты, говорят об азарте игроков, четыре слова воссоздают картину увлеченных, возможно, спорящих мальчишек, а глагол «не позволял» подтверждает увлекательность игры.
Рассказчику не позволяют постоянно выигрывать, Вадик и Птаха избивают его и прогоняют с поляны. В данном эпизоде продолжается оценочный словесный ряд, описывающий Вадика: «Злые, прищуренные глаза Вадика смотрели на меня в упор», «Только вякни кому – убьем! – пообещал мне вслед Вадик». Кроме того, снова переносится точка видения и уже взрослый рассказчик рассуждает о ненависти, порождаемой завистью: «Откуда мне было знать, что никогда и никому еще не прощалось, если в своем деле он вырывается вперед? Не жди тогда пощады, не ищи заступничества, для других он выскочка, и больше всех ненавидит его тот, кто идет за ним следом». Интересна реакция главного героя на несправедливость, обида придает ему сил и смелости, он не боится выступить один против Вадика, прекрасно понимая, чем это для него закончится. Более всего эмоциональный подъем рассказчика показывает словесный ряд, состоящий из восклицательных, вопросительных предложений и повторов: «Чего-о ты?!», «Обида перехлестнула во мне страх, ничего на свете я больше не боялся. За что? За что они так со мной? Что я им сделал?», «Ты перевернул ту монетку! – крикнул я ему. – Я видел, что перевернул. Видел», «почти не защищаясь, зажимая ладонью нос, из которого хлестала кровь, и в отчаянии, добавляя им ярости, упрямо выкрикивая одно и то же: – Перевернул! Перевернул! Перевернул!», «Я не ответил. Все во мне как-то затвердело и сомкнулось в обиде, у меня не было сил достать из себя слово. И, только поднявшись на гору, я не утерпел и, словно сдурев, закричал что было мочи – так что слышал, наверное, весь поселок: – Переверну-у-ул!»
Утром после драки герой со страхом смотрит на себя в зеркало: «на щеке, изгибается жирная кровавая ссадина» – важная композиционная деталь, которая послужит разоблачению рассказчика перед учительницей. В этой части рассказа начинает раскрываться образ Лидии Михайловны: «Лидия Михайловна, по праву классного руководителя, интересовалась нами больше других учителей, и скрыть от нее что-либо было трудно. Она входила, здоровалась, но до того, как посадить класс, имела привычку внимательным образом осматривать почти каждого из нас, делая будто бы и шутливые, но обязательные для исполнения замечания. И знаки на моем лице она, конечно, увидела сразу». И далее: «Она сидела передо мной аккуратная, вся умная и красивая, красивая и в одежде, и в своей женской молодой поре, которую я смутно чувствовал, до меня доходил запах духов от нее, который я принимал за самое дыхание; к тому же она была учительницей не арифметики какой-нибудь, не истории, а загадочного французского языка, от которого тоже исходило что-то особое, сказочное, неподвластное любому-каждому, как, например, мне». Приведенный словесный ряд формирует положительный образ Лидии Михайловны, она хороший педагог и вызывает у учеников восхищение и трепет. Знаменательной деталью является описание голоса Лидии Михайловны: «…я долго не мог привыкнуть к голосу Лидии Михайловны … он был каким-то мелким и легким, так что в него приходилось вслушиваться, и не от бессилия вовсе – она иногда могла сказать и всласть, а словно бы от притаенности и ненужной экономии». Рассказчик указывает на притаенность и ненужную экономию, и впоследствии при раскрытии образа Лидии Михайловны это подтверждается.
И вновь точка видения перемещается в этот раз на образ учительницы. Описание внешности рассказчика дано глазами Лидии Михайловны: «Она помолчала, рассматривая меня, и я кожей почувствовал, как при взгляде ее косящих внимательных глаз все мои беды и несуразности прямо-таки взбухают и наливаются своей дурной силой. Посмотреть, конечно, было на что: перед ней крючился на парте тощий диковатый мальчишка с разбитым лицом, неопрятный без матери и одинокий, в старом, застиранном пиджачишке на обвислых плечах, который впору был на груди, но из которого далеко вылезали руки; в перешитых из отцовских галифе и заправленных в чирки марких светло-зеленых штанах со следами вчерашней драки». В приведенном оценочно-описательном словесном ряде важно некоторое раскаяние героя: под взглядом учительницы его беды (игра на деньги) «взбухают» и «наливаются дурной силой», т.е. он понимает свою неправоту в том, что играет на деньги. В то же время, описание его плачевного вида вызывает жалость как у Лидии Михайловны, так и у читателя.
Вопреки ожиданию главного героя, Лидия Михайловна не выдает его директору и тем самым спасает от позора быть выгнанным из школы. Герой дает ей обещание больше не играть, но голод вновь вынуждает его отправиться на поляну: «Мне нужен был рубль – уже не на молоко, а на хлеб. Других путей раздобыть его я не знал». Его принимают в игру, но через пару дней снова избивают, Лидия Михайловна замечает разбитую губу, понимает, что он снова начал играть. Начинаются дополнительные уроки для улучшения произношения рассказчика, сначала в школе между сменами, потом после занятий дома у Лидии Михайловны, где, проникнувшись чувством жалости, она пытается подкармливать героя, который каждый раз отказывается. Здесь рассказчик предстает в новом свете: «Я шел туда как на пытку. И без того от природы робкий и стеснительный, теряющийся от любого пустяка, в этой чистенькой, аккуратной квартире учительницы я в первое время буквально каменел и боялся дышать. Мне надо было говорить, чтобы я раздевался, проходил в комнату, садился – меня приходилось передвигать, словно вещь, и чуть ли не силой добывать из меня слова». Встречаясь с Лидией Михайловной в непривычной обстановке, рассказчик наблюдает и делает выводы, образ учительницы расширяется, приобретает более приземленные черты: «в простом домашнем платье, мягких войлочных туфлях», «хлопоча что-нибудь по квартире». Получает развитие и наблюдения о том, что она сдерживает себя, автор отмечает: «тугую, редко раскрывающуюся до конца улыбку» и «какое-то осторожное, с хитринкой, недоумение, относящееся к ней самой и словно говорившее: интересно, как я здесь очутилась и что я здесь делаю?». Еще более образ Лидии Михайловны оживает, когда выясняется, что это она послала посылку с продуктами. Она краснеет, смущается, изумляется так искренне, что выдает себя с головой, вдруг смеется и пытается обнять главного героя. Данный глагольный ряд завершается коротким монологом, в котором читатель видит уже не строгую учительницу в ареоле таинственности, а простую молодую девушку, не понимающую, как она оказалась на севере, и пытающуюся помочь голодающему парнишке: «Горох… редька… А у нас на Кубани яблоки бывают. Ох, сколько сейчас там яблок. Я нынче хотела поехать на Кубань, а приехала почему-то сюда. – Лидия Михайловна вздохнула и покосилась на меня. – Не злись. Я же хотела как лучше. Кто знал, что можно попасться на макаронах? Ничего, теперь буду умнее. А макароны эти ты возьми…». Подобное снижение образа достигается использованием в монологе разговорного «нынче», «покосилась», вместо посмотрела, взглянула, и «попасться на макаронах», вызывающее ассоциацию с воровством и привносящее оттенок неблаговидности и даже преступности. Максимально ярко образ Лидии Михайловны раскрывается, когда она сама говорит о себе: «Ну и что? Учительница – так другой человек, что ли? Иногда надоедает быть только учительницей, учить и учить без конца. Постоянно одергивать себя: то нельзя, это нельзя, – Лидия Михайловна больше обычного прищурила глаза и задумчиво, отстраненно смотрела в окно. – Иной раз полезно забыть, что ты учительница, – не то такой сделаешься бякой и букой, что живым людям скучно с тобой станет. Для учителя, может быть, самое важное – не принимать себя всерьез, понимать, что он может научить совсем немногому. – Она встряхнулась и сразу повеселела. – А я в детстве была отчаянной девчонкой, родители со мной натерпелись. Мне и теперь еще часто хочется прыгать, скакать, куда-нибудь мчаться, что-нибудь делать не по программе, не по расписанию, а по желанию. Я тут, бывает, прыгаю, скачу. Человек стареет не тогда, когда он доживает до старости, а когда перестает быть ребенком. Я бы с удовольствием каждый день прыгала, да за стенкой живет Василий Андреевич. Он очень серьезный человек. Ни в коем случае нельзя, чтобы он узнал, что мы играем в замеряшки». Автору как будто не достаточно этого признания, он подкрепляет его глагольным рядом: «легко выскочила из-за стола», «сунула монету», «махнула рукой», «подзадорила меня», «шумно вскрикивала», «хлопала в ладоши», «исподтишка подталкивала», «бессовестным образом и с какой-то даже радостью отперлась», «смеялась», «тормошила меня», «наползая на меня и размахивая руками, доказывала». Очевидно, что подобное поведение вызывает у рассказчика шок, читатель же понимает, что радостное возбуждение вызвано не только возможностью вернуться в детство, но и удавшимся обманом рассказчика, который, выигрывая у нее деньги, начал снова покупать молоко, которое ему необходимо пить от малокровия.
Кульминацией рассказа становится сцена разоблачения учительницы перед директором. Именно через его образ показано общественное мнение. Он «удивлен» и «поражен», «ему не хватало воздуха». Его обвинения страшны: «Я теряюсь сразу назвать ваш поступок. Это преступление. Растление. Совращение. И еще, еще… Я двадцать лет работаю в школе, видывал всякое, но такое… И он воздел над головой руки». Реакция Лидии Михайловны вызывает уважение и вновь возвращает ее в образ учительницы, из которого она намеренно вышла, чтобы помочь маленькому мальчику преодолеть свою робость и гордость и принять от нее деньги хотя бы под предлогом честной игры: «Лидия Михайловна медленно, очень медленно поднялась с колен, раскрасневшаяся и взлохмаченная, и, пригладив волосы, сказала: – Я, Василий Андреевич, надеялась, что вы постучите, прежде чем входить сюда».
Рассказ завершается тем, что Лидия Михайловна вынуждена уехать, она полностью берет вину на себя: «Через три дня Лидия Михайловна уехала. Накануне она встретила меня после школы и проводила до дому. – Поеду к себе на Кубань, – сказала она, прощаясь. – А ты учись спокойно, никто тебя за этот дурацкий случай не тронет. Тут виновата я. Учись, – она потрепала меня по голове и ушла».
Через образ автора, включающий в себя все образы рассказа, воплощается основная мысль, что люди, предметы и явления намного сложнее, чем они кажутся на первый взгляд. Простой деревенский паренек может оказаться сильной личностью, строгая школьная учительница – простой девчонкой, а поступок, резко осуждаемый обществом, но совершенный под давлением голода или благих побуждений – не таким уж и преступным. Рассказ начинается рассуждением взрослого человека, который чувствует вину перед учительницей за то, «что сталось с нами после», сомневаясь, оправдана ли была жертва Лидии Михайловны.
